Главная › Новости

Перестройка, сатира и юмор

Опубликовано: 01.09.2018

Фитиль Леонов о пользе алкоголя Трезвый подход

МЫ НАЧАЛИ СМЕЯТЬСЯ ВСЛУХ И ГРОМКО

Во-первых, началась гласность и стало можно читать то, что было в спецхране (полузакрытых отделах библиотек) и выдавалось на руки не всем, а только тем, кто получал "допуск", то есть разрешение читать то, чего не было в свободном доступе и что всем читать было нельзя.

В-четвертых, стало можно смеяться без разрешения. Когда хочешь и по какому хочешь поводу. А поводов было мно-о-го - от алкогольной кампании до падения Ельцина с моста. И конечно, все смеялись, когда у главного ГКЧПиста задрожали руки...

Короче, как говорил Михаил Сергеевич Горбачев, "ПРОЦЕСС ПОШЕЛ !"

ИЗ СПЕКТАКЛЯ М. ЖВАНЕЦКОГО

Нас легко обмануть, мы верим словам, а они — предметам. Мы с радостью наблюдаем силу и сплоченность бездарных, разобщенность и инфантильность мудрых.

В этой суете энергичный подымается на поверхность и долго там плавает, пока не попадет под еще более энергичного. А предыдущий опускается к нам и отдыхает.

Здесь отдыхает основной состав. Информация — через песни. Книга утомляет. Надо двигать глазами и перелистывать. И в это время нельзя есть, пить и разговаривать. А песню можно слушать хором, маршировать и входить в ворота строем.

А эти — актеры, писатели. Мы их держим для живости, для того, чтоб зрителям казалось, что в обществе все есть. Артисты заучивают то, что пишут писатели. А главная задача писателя — быть искренним. Многие ужасно натренировались. Вдохновением и яростью горят глаза сквозь вакуум, в котором он творит. А чаще самозабвенно поет туда, наверх, на луну, или ждет, пока жизнь превратится в воспоминание, чтоб вдруг резануть правду через 55 лет, когда первая честность пробивается в соломенных кудрях.

Или драматурги в своих химических лабораториях подливают, взбалтывают и смотрят на свет чертежи сюжетов, краски характеров, пузырьки эмоций. И поэты, вздрагивающие и вскрикивающие для зрителей.

Еще учителя там, в углу. Люди тяжелые, ущербные, легко строчащие телегу наверх. Они тоже должны быть искренними на каждом уроке. А это трудно, так как программа утверждена министерством. И дети, которые дома слышат одно, на улице другое, а в школе третье — никому не верят, не смотрят в глаза и заняты какими-то пустяками, отчего быстрее взрослеют и подхватывают общий тон для зрителя.

Ну, оптимисты-юмористы вызывают смех пением и чистым взглядом. Дескать, мы очень полезны. Пожалуйста, пожалуйста, разрешите к столу, пока не расхватали. Целуем крупных, пугаем мелких. И к столу. Ой! Цыпуськ, обаяшка. Трудно, небось, быть обаятельным все 24 часа в сутки. А сверкать юмором в запаснике комиссионного за сапоги, за ужин, за позавтракать, за попить кофе... Ястребок маломерный, крохотный ТУ-154 с клювом. То не кровь на клюве, то варенье. Для зрителя.

Есть еще Одесса. Уже больше воображаемая, уже больше придуманная. Уже город, а не явление. Многие годы идет борьба за уравнивание этого города с другими. Многие годы разрушаются три столпа, на которых стояла Одесса,— искусство, медицина и флот. Вот все и в порядке. Нет личностей в искусстве, в медицине и на флоте. Ничто сразу не беспокоит, можно спать спокойно. Чей был приказ сровнять этот город со всей землей, мы не знаем, но он выполнен. Теперь мы ищем своеобразие в промышленности, теперь мы ловим словечко на улице. А у кого оно родится? Как может жить искусство без личности? Как могут лечить безликие татуированные врачи? Как могут командовать судами бесцветные, запутанные капитаны? Могут, командуют, лечат, привозят и продают. А независимые, несломленные сбежали на Север. Посмотрим, чем закончится процесс, который уже закончился.

А жители ходят. А жители ищут продовольственные и промышленные товары. А жители проклинают приезжих, будучи приезжими, проклинают людей другой национальности, будучи сами какой-то национальности. Мгновенно собираются в одной точке, если им кажется, что там что-то дают, и мгновенно разбегаются, если точка пустая. Присутствие солнца и моря в их высказываниях имеется, но значительно, неизмеримо меньше, чем раньше, и встретиться с ними не в рассказах, а в столовке все тяжелей и обидней, и это даже с учетом достижений государственного питания. Прощай, Одесса!

Свобода — недоумевает население. Не свобода, а демократия — поправляют его.

— А разница есть?

— Как-нибудь объясним!

Но только чтоб объяснили наверху. Не надо внизу, там грубые люди. Они осипли, и народ их раздражает.

Свобода, ребята!

Молодежь метнулась влево, вправо, кого-то побили...

— А может, все-таки их сверху бзденкнуть?

— А может, вас, — ответила молодежь.

Это обескураживает, что же это за свобода — не только ты кого-то, но и кто-то тебя. Или все-таки догоним все одного, как привыкли.

Свобода, ребята, всюду могут дать по роже.

Осторожнее, физически крепкие приободрились, слабые потребовали юридических гарантий.

Ой, девчонки, что же оказалось?

Оказалось, что некоторые за деньги?

Ой, девчонки, и оказалось, за большие деньги, и это еще до выхода всех указов об индивидуальной трудовой деятельности.

Свобода!

Бабки не могут понять, то ли аварий стало больше, то ли о них не сообщали.

Инженерное население, которому повысили престиж, но не повысили зарплату, коряво усмехается: опять без нас будете?

Ой, свобода!

Ой, весна!

Пришла... Она... Кажись, пришла, кажись, пришла... Кажись... Она... Кажись... Кажется... вроде бы... Сдается... Невжеж... Кажется... Кажется... Кажется... Пришла!